Площадь Труда

Исторический роман петербургского прозаика Юлии Старцевой «Двуликий Сирин», а также ее историческая повесть «Коль пойду в сады али в винограды», изданные одной книгой в петербургском издательстве «Нестор-История», выдвинуты на соискание ежегодной литературной премии «Ясная Поляна». Оба произведения вдохновлены событиями давно минувших дней и обращают наш взор к царствованию Иоанна Васильевича Грозного и Петра Великого. Однако главные герои книги – вовсе не монархи… «Глубокий и самобытный автор», — как отзывается о Юлии Старцевой сопредседатель Союза российских писателей Михаил Кураев, — рассказала «Площади труда» о своем творчестве и поделилась мыслями о современном состоянии отечественной литературы.

– Начнем с общего: в некогда «самой читающей» стране резко упал интерес к чтению. Книгоиздание в тяжёлом кризисе, тиражи ранее славных литературных журналов упали до тысячи или пятисот экземпляров, школьники перестают воспринимать длинные тексты. Зададимся традиционными русскими вопросами: кто виноват и что делать?

– Культурная катастрофа всегда имеет множество причин: крайнюю бедность народа (выбор между килограммом мяса и новой книгой всегда будет в пользу мяса, и это разумно), и безмозглую жадность издателей, в 90-е собственными руками погубивших книжный рынок, и культурную политику властей, и общий духовный упадок. А тут ещё появились бесплатные электронные библиотеки – непобедимый конкурент.

Я старый автор, мой литературный дебют состоялся весной 1987-го; расцвет, проблемы и конец книгоиздания и «толстых» журналов наблюдаю своими глазами уже тридцать лет. Журналов мне жаль, они открывали новые имена, а опыт общения с издательствами негативный.

Никогда не забуду редактора одного московского издательства, который советовал «переписать «Двуликого Сирина» простым, понятным любому читателю современным языком, убрать все архаизмы, так как язык развивается вместе со временем». (Это общее место глупцов – заклинание про язык, который якобы развивается со временем. Болеет язык, засоряется, чахнет, обедняется, я наблюдаю явление как филолог.)

С середины 90-х издатели делали ставку на серии, книги «с продолжением», на «формат», старались урезать писательский гонорар, сэкономить на корректорах, редакторах, художниках, на полиграфическом исполнении; в итоге настоящие писатели замолчали, а коммерческие графоманы с детективами, фантастикой и любовным чтивом процветали какое-то время. Очень недолгое.

«Невидимая рука рынка» возделывает лишь сорняки.

«Что делать?» Продолжать распевать свои песенки, как птицы в весеннем лесу. Под карканье критических ворон.

– Но литературный процесс не останавливается. В очень бедной стране непрерывно вручаются премии с огромным денежным содержанием, с «Букером» пресловутым соперничают десятки новых премий по литературе, «Большая книга», «Национальный бестселлер», «Ясная Поляна» и многие другие… Но шедевров всё нет. Новый Гоголь всё никак не явится, а лауреатские произведения, порой, так скучны и безлики, что их совсем невозможно читать. Там нет интересной и достоверной сюжетной коллизии, и сопереживания персонажам они не вызывают. Отчего так сложилось в стране Пушкина и Достоевского?

Юлия Старцева

– Новый Гоголь сильным мира сего не надобен. Представьте себе фигуру, равную Льву Толстому, авторитет, окруженный народным почитанием (Астафьев и Распутин недотягивали, хотя явственно чувствовался вздох облегчения в обществе, когда они отошли в лучший мир), к нему все идут за советом: «научи, как жить», жалуются на власть и прочее.

Нет, этого они не допустят. Вполне достаточно тех, кто уже «назначен» живыми классиками. Помните у Булгакова: «Плясали виднейшие представители поэтического подраздела МАССОЛИТА — Павианов, Богохульский, Сладкий, Шпичкин, Адельфина Буздяк».

Поэтому литературоцентричная нация, воспитанная великой русской литературой, — литературой мирового значения, — будет жевать целлюлозу и потихоньку отучаться читать. Но большой талант неудобен и смотрителям литпроцесса. Литературные премии обыкновенно получают управляемые графоманы, удобные всем сторонам.

В Нобелевском комитете Льву Толстому предпочитают всеми забытого ныне Сюлли-Прюдома, а Набокову отказывают из-за безнравственности его сочинений, несовместимых «с идеальной направленностью Нобелевской премии» (так и хочется поставить изобретенный Набоковым «смайлик»).

– Когда я прочёл «Двуликого Сирина», сразу возникла параллель с великими романами Достоевского, где надежда на лучшее, всё же доминирует над трагическим финалом и безнадежностью. Образ монаха, шествующего по водам аки посуху, в котором мы угадываем бывшего государева кравчего, «Федору», не может не тронуть сердца читателя. Как родилась идея вашей книги? Федька Басманов, как известно, отечественными литераторами не обласкан. Даже Алексей Константинович Толстой намеренно сделал его схематичным злодеем. Вы же рисуете убедительный трагический образ.

– А ведь Достоевский с удовольствием читал «Князя Серебряного», когда роман печатался в «Русском Вестнике», и свою Настасью Филипповну с её истерическим «високосным днём» отчасти списал с Федьки Басманова. Есть даже текстуальные совпадения, не один лишь мотив поруганной красоты, невместимой для мира. Мотив этот мне страшно близок.

Идеями я не слишком интересуюсь, вот образы – по моей части. Однажды я увидела алхимический сон: клеть со львами, Ребис и шёпот: «Даниил, Даниил!» – и записала его. Собственно, весь «Сирин» – это мои сны о Грозном царе. Сны безответственны, их смутный смысл – красота.

– Кое-кто усмотрит в вашей книге даже «клевету» на первого русского царя. Насколько важным было для вас следование исторической правде? Удалось ли соблюсти ее? Кто для вас царь Иоанн Васильевич и каково его место в русской истории? И как нужно говорить и писать на исторические темы?

– Кое-кто и в эйзенштейновском «Иване Грозном» усматривал «подрыв скреп» и оскорбление нашей государственности. Вот по Усатому гонителю Эйзенштейна, по «твёрдой руке» такие любители «государственности», прикинувшиеся «православными патриотами», и тоскуют.

Они не знают родной истории, довольствуясь идеологическими мифами. Сектанты! Царь Иоанн Грозный – фигура вполне шекспировского трагизма, но Смута после его ужасного царствования была неизбежна. Митрополит Филипп (Колычев), владыка Герман (Полев) – вот истинные герои, праведники Церкви в белых одеждах, а не умучивший их «первый русский Царь», царь Ирод.

Я знаю родную историю не хуже профессиональных историков, занимаюсь ею не первое десятилетие и пишу на темы из отечественной истории честно, как сам Алексей Константинович Толстой велел.

– А вот другой ваш герой — Егор Столетов, первый русский пиита, тоже явно обойден вниманием. На слуху Кантемир, Тредиаковский, Ломоносов, Державин, великие поэты. Столетова вспомнят разве что историки, специализирующиеся на эпохе дворцовых переворотов. Чем привлекла Вас его судьба?

– О деле Егора Столетова я читала очерк историка Семевского в «Русской старине», меня поразило, как маленький человек попал в жернова государственного сыска и погиб безвинно ни за грош. А ведь знавал лучшие времена! Контраст между взлётом и падением особенно любопытен. И я задала в своем Живом Журнале вопрос, отчего никто из литераторов не уделил внимания этому бедолаге?

Друг по ЖЖ ответил: давно перевелись мастера писать на такие тяжёлые темы, тут потребен Тынянов или хотя бы «красный граф» Алёшка Толстой. Тогда мы с ним заключили пари на бутылку шампанского, что я напишу рассказ «вместо Тынянова». Вместо рассказа за четыре месяца я написала небольшую повесть, в августе прошлого года её напечатали в журнале «Звезда», а друг в качестве гонорара вручил свой проигрыш – бутылку «Моэта». Мне кажется, этот литературный анекдот в духе «нашего всего», и Тынянов с того света одобрил бы и пари, и мои «Сады-винограды».

– И в «Сирине», и в «Садах–виноградах» мне видится продолжение такой столбовой темы для русской литературы, как тема маленького человека, но уже стоящего близ трона, где на какое-то время вдруг ощущаешь себя большим, даже очень большим… И тем трагичнее отрезвление. Можно ли сказать, что оба произведения объединяет эта тема?

– Мотив превратности Фортуны, взлёта и падения временщиков в моих текстах присутствует, но это не основная тема.

– Скажите, где культурный читатель, петербуржец, может найти вашу замечательную книгу?

– По условиям издательского гранта обязательные экземпляры рассылаются во все крупнейшие библиотеки, один должен быть в «Публичке» (РГБ), а три экземпляра поступили в библиотеку имени Маяковского. Можно просто «пройти в библиотеку».

беседовал Константин Карлсон