Площадь Труда

О редком и прекрасном искусстве — ковке по металлу — рассказывают преподаватели Санкт-Петербургской Государственной Художественно-Промышленной Академии имени А.Л. Штиглица Николай Александрович Яшманов — профессор, заведующий кафедрой художественной обработки металлов и Валерий Николаевич Галкин, академик, заслуженный художник РФ.

Николай Александрович начал, как говорится, издалека:

— Сначала расскажу в общих чертах о профессии. Когда говорят о том, что у нас готовят кузнецов, я всегда поправляю: не кузнецов, а художников. Название нашей специальности – «Художественная обработка металлов», одна из специализаций – художественная ковка. И этот путь выбирают очень немногие. У нас академическое образование – большой объем занятий по рисунку, лепке и другим прикладным дисциплинам, фундаментальные курсы по философии, истории искусства… Так что специалист такого уровня подготовки может не только простые конструкции сгибать. Он чувствует окружающую архитектурную среду, дух города. Наша Академия – одно из заведений, где наиболее полно обучают искусству!

Корр. Cтуденты выбирают специализацию уже с первого курса?

Н.Я. Сейчас многие ВУЗы переходят на Болонскую двухуровневую систему, в которой фигурируют бакалавры и магистры. У нас же специалитет! Мы готовим штучных специалистов и уже с первого курса присматриваемся к каждому студенту.

Корр. То есть в Академии двухуровневая система вводиться не будет?

Н.Я. У нас этой системы не будет. Специальность называется «Художественная обработка металлов». Это и ковка, и литье, и гальванопластика. Набираем мы всего восемь человек. Поступают к нам обычно ребята, окончившие уже художественные училища или художественную школу. Конкурс у нас очень большой, и особенно хочу отметить, что почти все наши выпускники работают по своей профессии. Мы следим за ними, общаемся. В городе их работа заметна. В Санкт-Петербурге есть уже около двадцати приличных кузниц.

Корр. Они работают как свободные художники в своих собственных мастерских?

Н.Я. Вопрос очень хороший. Порой идут такие звонки, говорят: «Мы приватизировали завод, а на окраине есть кузница. Не можете ли к нам кого-нибудь прислать?». Я всегда объясняю, что человек, окончивший художественную школу, шесть лет проучившийся у нас, «на дядю» работать не будет. Они, как правило, открывают свое производство. Это цеховой метод, существовавший в средние века и очень продуктивный в такой области. Вокруг одного мастера, специалиста, кристаллизуется несколько человек и образуется небольшой цех…

Корр. Открытие мастерской требует больших вложений. Как выпускники решают эту проблему?

Н.Я. Обычно арендуют какой-то цех или мастерскую. Я всегда говорю, что лучше всего арендовать какой-нибудь загородный дом с кузницей. И вы будете по-настоящему свободными. Но здесь, конечно, есть очень серьезный вопрос первоначального капитала…

В.Г. Расскажу об истории нашей школы. В конце XIX века бурно развивалась промышленность, появилась необходимость подготовки специалистов в области прикладного искусства. В 1851 году прошла выставка в Лондоне и была отмечена необходимость подготовки специалистов по прикладному искусству… Инициатором выставки был принц Альберт. И вот с тех времен стали появляться художественные школы во Франции, в Германии, в Австрии, и в России тоже. Известный банкир-меценат Александр Людвигович Штиглиц жертвует свои средства на создание Высшего училища технического рисования. Позже оно стало называться Училищем Штиглица. Он прекрасно понимал необходимость в таких художниках, будучи владельцем текстильной фабрики и видел, что выпускники Академии художеств недостаточно владеют техникой, необходимой для прикладных работ. В училище готовили художников разных специальностей, в том числе и художников по металлу. Мы знаем, что этих специалистов приглашали всемирно известные фирмы, в том числе «Фаберже». Эта фирма покупала некоторые работы студентов. Революция, безусловно, нанесла удар по нашей школе. Пролетарская идеология объявила модерн буржуазным стилем, а работа художника по металлу требует больших помещений и оборудования. Так что с 1917 до середины 70-х годов этот вид искусства был практически не востребован.

Были отдельные люди, такие как Всеволод Смирнов, Борис Борисов, которые по крупицам начали в 60-70-е годы прошлого века воссоздавать технологии, находили стариков, которые что-то помнили. И уже позже, в 1975 году, родилось отделение художественной ковки металлов. Тем не менее, мы сейчас только приближаемся к той школе, которая была до революции. В сравнении с тем временем работаем на троечку.

Сказывается и недостаток производственной базы. До революции ведь на известной фирме Сан-Галле работали 200-300 кузнецов, занимавшихся художественной ковкой. Молоты у них были разных типов. Здесь, в Академии, мы можем показать технику, но для крупных изделий не хватает мощностей… Те, кто занимается реставрацией, часто вынуждены искать необходимое оборудование на производстве.

Н.Я. Дополню Валерия Николаевича… В первые послевоенные годы, когда город и его пригороды лежали в руинах, у нас была налажена подготовка специалистов по художественной ковке. Были созданы настоящие шедевры. Обратите внимание на решетки на станциях метро «Владимирская», «Кировский завод». Это сталинский ампир.

В период Хрущева тоже была осознана необходимость подготовки специалистов по промышленному дизайну. Отделение дизайна выросло на базе послевоенного Факультета металла. Начали разрабатывать дизайн машин, механизмов, но вот декоративный дизайн был предан забвению. В 1975 году появились выставки по керамике, стеклу, снова возникла необходимость в художниках-кузнецах. Процессы в искусстве влияют и на облик, на дух города. Сегодня мы можем оценить вклад наших выпускников в архитектуру города.

Корр. Какие работы выпускников наиболее значимые, на Ваш взгляд?

В.Г. Например, интерьеры ресторана «Аустерия» — люстры, решетки. Все эти изделия разовые. Иначе и быть не могло. Мы, молодые, многого тогда не умели, не знали, смотрели, как зачарованные. Потом постепенно учились на примере старших товарищей. Многие из нас, кстати, начинали как ювелиры или граверы. Причин тому много. Одна из них, весьма весомая — гравировкой можно заниматься и на кухне. А вот ковать на кухне сложно. Соседи, как правило, почему-то возражают. Так что ковать в то время можно было только где-нибудь за городом, в курятнике.

Н.Я. Наша система образования формирует в людях умение понимать город как особую, единую художественную среду. Ведь Санкт-Петербург всегда строился как город имперский, город дорогой. А некоторые чиновники хотят за три копейки возвести какие-то ворота, а эти ворота немасштабны, не эстетичны. Нельзя забывать, что город строили, сочиняли прекрасные архитекторы. И они придумывали все, вплоть до дверной ручки. И когда появляются такие поделки, это уже не город Петербург. Мы это видим и показываем студентам, как делать нельзя…

Я хочу сказать, что в Санкт-Петербурге есть объекты, которые всегда в хорошем состоянии. Например, решетка Летнего сада. Постоянно пишут, что она погибает. Каждые пять лет ее реставрируют. На это выделяются круглые суммы и эта решетка превращается в кормушку. Разумеется, ее нужно поддерживать, это шедевр, однако, отнюдь не единственный! Мы же заботимся обо всей городской среде. Если со скульптуры можно снять слепок, то металл исчезает безвозвратно. Прибавьте еще к этому очень агрессивную, кислотную среду Санкт-Петербурга. Кто бывал в Париже, тот знает, там металлодекор выглядит так, будто он вчера изготовлен. А здесь изделия начала прошлого века превращаются в груду металлолома. Их можно только сделать заново.

В.Г. Не хватает финансовых ресурсов. Сегодня конечно, ситуация значительно лучше, чем двадцать лет назад. Но тут без воли властей не обойтись. У нас много талантливых молодых ребят, способных создавать, реставрировать. Однако, когда доходит до обсуждения конкретного проекта, у отдельных чинуш одни мотивы – сделать попроще, подешевле, по-пролетарски. Это абсурд, полное непонимание городской среды и предательство по отношению к городу…

Корр. Можно ли сказать, что ремесло сохраняется в основном за счет частных заказов?

В.Г. Частный заказчик за последние годы очень многое продвинул и, в общем-то, не дал умереть нам с нашим ремеслом. Может быть, для кого-то это прозвучит странно, но перестройка, экономические и политические изменения очень благотворно повлияли на развитие художественной ковки. Во-первых, появилась возможность арендовать помещения. Во-вторых – приобретать оборудование. Ведь в советское время нельзя было купить ничего круче дрели. Станок – это уже средство производства. Если у кого-то был – то или списанный, или собранный подпольно. С другой стороны, появился заказчик, готовый оплачивать и тем самым поддерживать процесс. Стало значительно больше возможностей проводить выставки, мастер-классы. Помню, в 1983 году после выпуска пришел я с красным дипломом на Адмиралтейскую верфь, а там мне говорят: «Ваш диплом можете в урну бросить. Мы тут делаем подводные лодки, и зачем здесь ваши завитушки. Вот если бы был кузнечный разряд…». А оборудование было только на заводах. Мне тогда удалось договориться, что бы мне позволили по ночам работать, ковать в цеху. Когда начались реформы, пошли первые кооперативы, я взял деньги под залог квартиры, открыл мастерскую, пошли заказы. Отдать деньги успел за три дня до истечения срока. Если бы не отдал – лишился бы квартиры.

Корр. И много в городе таких мастерских?

В.Г. К сожалению, кузницы в центре города размещать не разрешают. Наша кузница в Академии – исключение. Моя мастерская – на Таллиннском шоссе. Сейчас наш выпускник, если у него есть руки и хотя бы одна извилина в голове, может нормально устроить свою жизнь. Несмотря на то, что нас стало значительно больше, никто никому дорогу не перебегает. Строится множество особняков в пригородах, фирмы заказывают декор для своих офисов…

Корр. Каков конкурс при поступлении в Академию?

В.Г. Конкурс у нас очень большой. К нам приходят выпускники училищ или художественных школ. Человек приносит свои работы на отборочную комиссию. На их основе мы уже решаем, стоит ли ему обучаться у нас. В случае положительного решения он получает направление на подготовительные курсы. У нас свои требования к рисунку, отличающиеся, например, от Института им. Репина. Если там требуют точности, приближенной к фотографии, с детальной прорисовкой светотеней, то у нас рисунок должен быть более рационален, конструктивен. Желательно, чтобы абитуриент это понимал. Поэтому рекомендуется ходить на наши подготовительные курсы. Потом – экзамены. Это, в первую очередь, рисунок. Например, натюрморт или гипсовая скульптура. Экзамены по литературе, истории искусства, сочинение. После этого проходят еще собеседование, на котором определяется общая теоретическая подготовка. Каждый экзамен оценивается по десятибалльной системе. Я сам уже восемь лет вхожу в ГАК (Государственная Аттестационная Комиссия). В ее составе 25 человек, художники мирового уровня. Здесь, конечно же, просто так проскочить невозможно. Нередки случаи, когда человек поступает несколько лет подряд. Бывало, что и по десять лет.

Корр. То есть, нужно создать шедевр?

В.Г. Шедевр не шедевр, а произведение, в котором виден художник-профессионал. Вообще, у нас в процессе всей учебы создаются очень интересные, стильные работы. Этими изделиями оформлена наша кафедра. Здесь вы можете видеть решетки, ворота, необычное сочетание ковки с витражами в оформлении окон. В наше время дипломная работа нередко бывает заказной, если студент находит заказчика.

Корр. На чем студент может споткнуться в процессе учебы?

В.Г. Собственная лень, нерадивость. Бывало так, что студент, поступив сюда, три года занимался непонятно чем, и только к четвертому курсу начинает понимать, зачем он здесь. Вообще, даже нерадивая учеба приносит какие-то плоды – повышается уровень самообразования, человек проникается определенным духом. Бывают случаи, когда студент, проучившись шесть лет, получает «двойку» за дипломную работу. Не потому, что бесталанный, а потому, что бесшабашный. Все зависит от самого студента, его целей, установок. К дипломной работе предъявляются очень высокие требования. Однако я никого не хочу пугать. Чувствуете призвание, интерес к нашей специальности – готовьтесь и поступайте!